Врата смерти - Страница 44

– Неужели все с торга уйдет? – даже удивился Олег. – В Русе, небось, и жителей-то столько не наберется – пятнадцать возков спалить.

– Не сразу, но уйдет, – уверенно ответил Годислав. – Руса велика, еще и довоза попросят.

– Что же ты мечом ездишь махать, когда у тебя дома столько хлопот? – не удержался от вопроса Олег.

– Так то за два года товар накопился, – поколебавшись, признался боярин. – И недоимки тоже давешние. Как брат к полоцкому князю отъехал, так маменька возьми да захворай. В тот год с приказчиком немного отправили, а потом она и вовсе хозяйством заниматься не смогла. Ты же ее видел. Совсем слаба... Сказываешь, два года ей отмерено?

– Коли заботиться станете да на посулы знахарей заезжих не поддадитесь, то и три проживет, а может и более. Вы токмо слабины себе из жалости не дайте. Чужак ведь видимость создаст, серебро получит и сбежит. Ни здоровья не будет, ни серебра. И покарать некого.

– Эх, мама, мама... – Боярин понурился, ему стало не до разговоров.

К сумеркам обоз добрался до деревни Щечково, возле которой и встал на широком наволоке. Годислав, знавший местные обычаи, холопов за дровами послал не в лес, а в деревню:

– Коли местным никак ни за что не заплатить, могут и пошалить ночью, – пояснил он. – Опять же мед тут хороший варят. Я велел бочонок купить...

Меда на двух воинов и пятерых холопов оказалось всего ничего, только горло промочить – зато выспались путники спокойно и с рассветом покатили дальше. Еще две версты они ехали вниз по течению, потом повернули влево, еще добрый час пробирались зимником через лес, пока, наконец, не вышли к широкой, в три десятка саженей, Ловати.

Русский князь

Знаменитая Руса начиналась, можно сказать, уже здесь, в десяти верстах от центра стольного града. Путь по эту сторону Ловати оказался уже не просто торным, а весьма популярным. Каждые полверсты справа и слева к нему примыкали проезды, просеки, тропы и дорожки. Подобно наполняемой ручьями реке, тракт становился все шире и шире. Путников то и дело обгоняли всадники и легкие сани, запряженные парами и тройками коней. Навстречу же в два, а иногда и в три ряда тянулись длинные обозы. В воздухе висел непрерывный шум: ржание тяжело нагруженных лошадей, мычание волов, окрики возничих, щелканье кнутов. По правую и левую руку то и дело попадались обнесенные тыном странные строения, похожие на небольшую водонапорную башню с примыкающим сараем. Сараи не имели окон, но зато неизменно дымили в высшей степени странными трубами: деревянными, на самом коньке, в косую сажень длиной и шириной. И, разумеется, прикрытые еще одной крышей, поднятой на столбики примерно на два локтя в высоту. Такие же «водокачки» виднелись над кронами леса и вдалеке от тракта, рассыпанные, словно игрушки из прохудившегося мешка.

– Сие солеварни трудятся, – не без гордости сообщил Годислав. – У нас тут на всю землю, почитай, каженный год соли выпаривают. Раньше, сказывают, аж озера соленые в округе были, ныне же до источников докапываться приходится. Выварили всю. Недаром нас, русских, по всему свету то и дело варягами кличут. Русская земля, знамо дело, трудом своим поднялась, потом и старанием. Это Новгород, что клещ лесной, токмо торгом живет. Там купил, тут продал, сам ни зернышка не вырастил, ни гвоздика не отковал, ни баклуши не вырезал.

Олег, криво усмехнувшись, промолчал. Отношение новгородцев к прочим русским землям было ему отлично известно: живут там «низовские», люди низшего сорта, и в их землях можно и нужно всеми доступными способами набивать мошну. Вот Новгород – это место святое, центр мира.

Однако нужно признать, что как бы ни гордились новгородцы своей хваткой, своими ладьями, донесшими алый крест парусов до самых удаленных концов света, своими бесстрашными ушкуйниками – однако народ, населяющий бескрайние просторы от Черного моря до Ледовитого океана, все же принял название «русские». «Люди русские» – идет корнями из города-трудяги Русы. И все земли, по которым так старательно бегали, бегают и будут бегать ладьи и ушкуи – тоже стали называться русскими. Пот и мозоли Русы оказались важнее ухарства и тяжелой мошны новгородцев. И даже сами они в конце концов тоже приняли наименование людей русских, а новгородчина стала русской землей – Новгородской Русью.

По мере приближения к столице количество солеварен стало убывать, сменяясь постоялыми дворами. Первые из них были попроще: срубы в два жилья, навес для лошадей и частокол. Но чем дальше, тем сильнее дворы раздавались в ширину и высоту; наличники у окон и под стрехами стали деревянными, крыши – тесовыми, трубы – кирпичными. Да оно и понятно: чем ближе к городу, тем удобнее гостю ездить туда по делам, но тем и выше плата за светелку и место в конюшне.

– До твоего подворья далеко? – поинтересовался у друга Олег.

– Еще две версты, – отозвался Годислав. – Мы не смерды, рода знатного. На берегу Полисти обитаем, не абы где.

Дворы тем временем сбивались все плотнее, и тыны по сторонам тракта превратились в сплошную стену. Дома поднимались уже не только в два, но и в три жилья. Снег, густо перемешанный с навозом, сажей и золой, приобрел коричневый оттенок.

– Две версты? – недоверчиво переспросил Олег. – Так мы еще не в Русе?

– В ней самой, – самодовольно кивнул Годислав. – А ты мыслил, столица наша размером с порубежную крепостицу будет?

– Какова же она по ширине?

– Не счесть, – гордо вскинул подбородок боярин, словно сам был владетелем города и русским князем.

Внезапно копыта громко застучали по чему-то прочному и гулкому, лошади от неожиданности едва не потеряли равновесие – но выправились. Обоз же, наоборот, побежал веселее – по плотно сбитой, заледенелой дубовой мостовой, слегка припорошенной белой крупкой, полозья скользили куда легче, нежели по рыхлому снегу. Боярин развернул плечи, ожидая слов друга, и ведун одобрительно кивнул: